Итак, с отъездом мамы в Москву, мы с братом остались в Астрахани без родителей. Я плохо помню первые месяцы нашей жизни без них. И в памяти всплывает лишь момент довольно круто изменивший нашу с братом жизнь. Однажды, в первые дни лета, бабушка одевает нас, даёт мешочек провизии, вручает мне два билета и сажает на пароход, отправляющийся в Петровск-порт (ныне - Махачкала). И наказ: там пересесть на поезд в Темир-Хан-Шуру (ныне г. Буйнакск). Словом, нас отправили к отцу. Никому из взрослых нас не поручали. Мы должны были доехать сами. Мы с братом не испытывали никакого чувства обиды на то, что нас так "отфутболили", а были бесконечно рады самому факту морского путешествия и возбуждающему ожиданию всяких приключений. Астраханский пароход - речной. Поэтому, на, так называемом, 12 футовом рейде происходила пересадка на морское судно. В настоящее время такой пересадки нет, давно уже прорыт канал и осуществляется прямое сообщение Астрахань - Махачкала, а тогда была пересадка. Удивительное зрелище: посреди безбрежного моря, кругом по водной глади - горизонт, на волнах качаются два парохода, причалившие друг к другу - идёт пересадка людей и перевалка грузов. Время к вечеру. Но на море ещё ослепительно сияет солнечная дорога. На её фоне чернеют силуэты кораблей и я воображаю, что это сцепились "на абордаж" два сражающихся корабля. Для меня тёмные силуэты грузчиков и пересаживающихся пассажиров - это штурмующие врага флибустьеры. Как жаль, что такому видению скоро приходит конец, и мы уже на морском судне и оно удаляется от волжского. Но теперь уже ждёшь, чтобы оставленный пароход поскорее исчез из вида, чтоб кругом было одно только море, и чтобы волны были повыше и ветер покрепче.. А ветер и волны будто действительно услышали моё желание. Мы с братом побежали на нос корабля (ведь там сильнее качает !), на самую переднюю её точку, свисающую над бездной и с восторгом ощущали, как взмываемся ввысь и как замирает сердце, когда проваливаешься куда-то между между зелёными и пенящимися волнами. Считаем: вот он девятый вал. Ну, пусть сильнее ! Ну, пожалуйста! Ну, пусть перекатится через борт. Вот удар и брызги действительно окатывают нас. Ещё удар - брызги выше. И наконец, о радость и ужас, волна катится по палубе. Мы слышим вскрики палубных пассажиров, сгрудившихся у стенки машинного отделения и грубый окрик матроса, прогнавшего нас со столь романтического места. Стало совсем темно. Мы были пассажирами тоже палубными, и наше место было среди мешков и сундуков других таких же, как мы палубников. У стенки машинного отделения нас обдувало то теплом из открытых иллюминаторов стенки, то холодным и мокрым воздухом с брызгами с моря, то перегаром машинного масла. Многие пассажиры не выдерживали и на палубе росло количество следов этого. Побледнели и позеленели мы тоже. Стало плохо, мы добавили на палубу и от себя. Но молодость и усталость взяли своё и мы уснули.

Проснулись - светло, небо - ни облачка, море - спокойное, зеленовато-голубое зеркало, а впереди, совсем рядом синяя стена гор: вид, который до этого момента мы видели только на художественных открытках, в книжках или висящих на стенах картинах. Это Дагестан. Но почему судно стоит? Да нет - идёт полным ходом: шумно ухают огромные шатуны судовой машины, всё вибрирует, а за кармой белый бурунный след, уходящий назад к горизонту и чайки, стремящиеся догнать пароход. Просто горы ещё далеко и то, что они столь долго держат свою синь и неизменность, создают иллюзию неподвижности нашего парохода.

Но вот и порт. Нас встречает тётя Лея - жена дяди Миши - брата моего папы (значит о нашем приезде их известили). Они жили в Петровск-порте у "самого синего моря" - на набережной. От моря их деревянный домишко, стоящий в ряду таких же хибарок, отделяло только полотно железной дороги, проложенной на эстакаде. В стене эстакады - арка, так что до кромки берега буквально 5 минут. Мы прожили у дяди Миши два дня. И всё это время мы провели фактически только на пляже с их детьми - нашими двоюродными сестрой Нехамой и братом Ишией (Нехама моя ровесница, Ишия на два года моложе). Махачкалинский пляж лучше черноморских. Там только галька, а здесь мелкий ракушечный песок, на прибрежном дне плотный грунт. Но вот ведь, не пользуется же славой?!
Посадил нас дядя Миша на поезд и древний паровозишко с пятью или шестью старинными вагонами потянул нас в Темир-Хан-Шуру по серпантину ущелий Дагестана. И снова незабываемые впечатления: впервые видишь то, что до этого только воображал и жаждал увидеть.
Никто нас в Темпр-Хан-Шуре не встречал, но первый же горец, узнав нашу фамилию, привёл нас во двор дома, где жили мои дагестанские дедушка и бабушка, их дочери Рахиль и Зина с мужем Эзрилом со своими детьми - Хаимом и маленькой Сфирой. К ним -то и вернулся на жительство наш отец, а теперь явились мы. Первый возглас удивления (знать, не известили их) и первый вопрос отца сохранился в моей памяти: "Откуда вы взялись и почему без шапок?".Тут я должен пояснить, что по еврейской вере быть без головного убора нельзя. Отцу было крайне неудобно перед своим отцом за нас, какие мы "гои". Это слово равносильно русскому "нехристи". В данный момент, набрасывая эти строки, я к превеликой досаде не могу вспомнить сколько времени мы жили у них. И некого спросить. (Предполагаю, что лето и осень). Не помню и обратного путешествия. (Вероятно - поездом). Вот они капризы памяти, о чём я писал на первых страницах этих воспоминаний, Но о жизни в Темир-Хан-Шуре кое что осталось. Дед имел свой прилавок на базаре, где торговал кожей. Горцы покупали её для обуви своего национального покроя. Рано утром к дому приходил амбал Абдурахман, взваливал на спину весь товар и нёс его (довольно далеко) на базар, а вечером - такое же путешествие обратно. "Амбал" в переводе на русский означает "товарищ", но нами воспринималось, как грузчик. Я любовался его стройной и сильной фигурой и мечтал походить на него. Вообще горцы - красивый народ. В те времена они ходили в своих традиционных одеяниях, таких, которых теперь мы видим лишь в фильмах или на сцене, когда танцуют лезгинку. Конечно, не столь опрятных и искусно сшитых, как для спектаклей, но кинжал с пояском и каракулевая папаха - без них горец на людях не появлялся.

За прилавком, рядом с дедом стоял и мой отец. Дед хорошо, а отец тоже не плохо владели языками горцев - аварским, лакским, кумыкским... Я с интересом наблюдал,, как активно они торговались с покупателями, лопоча что-то для нас с братом совершенно непонятное. Наша задача с братом было следить за тем, чтобы ничего не стащили с прилавка. Нам было очень стыдно и за нашу роль и вообще за то, что наш отец оказался вдруг "частником". А в те времена "частник", торговец, буржуй, кулак, спекулянт были противной стороной в классовой борьбе пролетарского государства. И хотя был НЭП, они всё равно оставались "враждебным элементом" и оказаться в их числе - большего позора мы с братом себе не представляли. Ну зачем он уехал от мамы? По этой причине или той, что таков был наш возраст, но мы были плохими помощниками и нас, как бесполезных часто отпускали (или мы сбегали) и мы взапуски бежали на "Кавалерскую батарею". Так называлась голая каменная скала, примыкавшая к городу. С её вершины открывался чудесный вид на долины и горы далеко вокруг. По преданию в пещерах "Кавалерской батареи" скрывался легендарный Шамиль - вождь горцев в "Кавказской войне" прошлого века. Для нас, как, пожалуй, и для большинства городских мальчишек эта скала была любимейшим местом для игры в войну. "Противоборствующие стороны" прятались в её ущельях, пещерах, каменных выступах, совершая вылазки, окружения, захваты.
Так протекали день за днём. Но в пятницу и субботу наш прилавок на рынке пустовал. В пятницу потому, что для Абдурахмана был выходной - он магометанин. Суббота - запретный день для любой работы у набожных евреев. Даже чиркнуть спичкой нельзя - большой грех. Но зато пятница для деда был, пожалуй, самым загруженным днём. В этот день он подводил финансовые и хозяйственные итоги за неделю и планировал дальнейшую работу. Кстати, за кожей он ездил далеко, и один из пунктов, как мне рассказывал, когда я сам уж стал пожилым, был Богородск - нынешний Ногинск, а это рядом с Электросталью, где проживаю сейчас я. А суббота посвящалась богу: синагога утром, синагога вечером. А днём праздничный обед с вкуснейшими блюдами и выпечками, на которые великолепной мастерицей выступала кавказская бабушка. После обеда не отдых в постели, а прогулка по городу мимо "Кавалерской батареи" вниз в зелёную долину. Должны были идти все, и мы в том числе.
А затем синагога. Таненгольцы в ней были уважаемыми личностями, так сказать - из руководящего состава. У отца был замечательный голос и он возглавлял певчую молитву - был "хазаном"
За время проживания у папы я не прочёл ни одной книги. Их просто не было в доме кавказского деда; одни только молитвенники на древне еврейском языке. Но зато я и брат, живя у них, впервые познакомились с Великим Немым, как тогда величали кино. Как я уже писал, мама в Астрахани нас в кино не пускала (вероятно считала, что оно вредит воспитанию) и мы только по рассказам знали о "живых картинах" и потому данное посещение осталось в памяти, как исключительное событие. Тем более что оно было разовым. Не знаю почему. то ли дорого, то ли опасливое отношение к этой технической новинке, но за всё время пребывания у деда, в кино мы были только один.

Кроме этого события. было ещё одно, о котором стоит рассказать. В тот год Темир-Хан-Шуру посетила Клара Цеткин - одна из основателей Коммунистической партии Германии.. Её имя стоит в ряду таких имён, как Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Её именем названа школа в Астрахани, в которой учился мой брат И я видел Клару Цеткин. На центральной площади города цепь милиционеров осаживала толпу. Я ухитрился найти точку с которой всё было прекрасно видно. В центр площади въехал открытый автомобиль (такой теперь можно видеть только в исторических фильмах). Клара Цеткин - седая старушка -встала и прямо с автомобиля произнесла речь. Я хорошо слышал, но не понял ни слова. Она говорила не по-русски, но переводчика вроде бы и не было. Но её экзальтация была сильнейшей. Она кричала, жестикулировала, била себя в грудь и обессиленная упала на сидение автомобиля. Автомобиль тронулся в дальнейший путь, а за ним бежала восторженная толпа горожан (в их числе и я). Вот и всё, что я сумел и посчитал достойным записать о своем пребывании у деда на Кавказе. А об обратном путешествии и даже о том сколько же времени я прожил у деда рассказать ничего не могу: все попытки либо возвращают меня к дням пребывания в Темир-Хан-Шуре, либо я уже в Астрахани с папой и мамой. А как это произошло стерлось из памяти абсолютно. Или точнее, как я писал в предисловии - подвёл "механизм воспроизведения" и если бы его "починить" можно было бы прочесть утраченное. Но увы.... И спросить тоже не у кого: Нет уже живых совремёнников тех лет. Могу только предположить, что мы с братом и папой вернулись где то осенью 1924-го. А как, когда и с чьей помощью вернулась из Москвы мама вспомнить не могу. Стало быть в моих возможностях продолжить временную последовательность изложения остаётся лишь сообщить, что "Мы все снова в Астрахани...." и "поехали дальше..." Но я решил прервать временную последовательность и перенестись лет на 20 вперёд - на после-военное время (1946ой год), когда я, офицер военного училища во Владикавказе (тогда - Дзауджикау) в звании инженер-майора получил отпуск, приехал к родителям в Астрахань и мы с отцом решили и съездили к нашим кавказским родичам на свидание. Это даёт мне возможность завершить историю контактов с моими кавказскими родственниками. А затем я вернусь к временной последовательности - обратно в 24-ой год.